СОДЕРЖАНИЕ

I. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ НАУЧНОГО МЕТОДА
1.1. Понятия мышления и метода мышления
1.2. Три уровня мышления: догматизм, скептицизм (релятивизм) и
диалектика
II. ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА КАК АДЕКВАТНАЯ ФОРМА
НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ
III. ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ И КАТЕГОРИИ ДИАЛЕКТИКИ
3.1. Проблема противоречия в логике
3.2. Абстрактное и конкретное
3.3. Логическое и историческое


I.ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ НАУЧНОГО МЕТОДА
1.1. ПОНЯТИЯ МЫШЛЕНИЯ И МЕТОДА МЫШЛЕНИЯ

Проблема мышления связана в первую очередь с вопросом о том, что есть «идеальное»? Все многообразные формы решения проблемы идеального в истории философии тяготеют к двум полюсам - к материалистическому и идеалистическому. Домарксистский материализм рассматривал идеальное как образ, как отражение одного материального тела в другом материальном теле, т.е. как атрибут, функцию особым образом организованной материи. Это общематериалистическое понимание природы идеального составляло существо линии Демокрита - Спинозы - Дидро - Фейербаха.
Слабые стороны домарксистского материализма, выступавшие и французских материалистов (особенно у Кабаниса, Ламерти) и позже у Фейербаха в виде тенденции и принявшие в середине XIX века самостоятельный образ так называемого вульгарного материализма (Бюхнер, Фохт, Молешотт и др.), были связаны с неисторическим, антропологически-натуралистическим пониманием природы человека и вели к сближению и в конечном счете к прямому  отождествлению идеального с материальными и нервно-физиологическими структурами мозга и их отправлениями.
Старый материализм не мог понять природу идеального иначе как образ внешнего мира, возникающий в мыслящем теле в результате пассивного созерцания, а не как продукт и форма активного преобразования природы трудом поколений, сменяющих друг друга в ходе исторического развития.
С другой стороны, представление о природе идеального формировалось в русле идеализма. В первую очередь, факт активного отношения мыслящего человека к природе был особенно ярко высвечен линией Платона - Фихте - Гегеля.
Основное обстоятельство, на почве которого выросли классические системы объективного идеализма, - это независимость совокупной общественной культуры и форм ее организации от отдельного человека.
И, более того, - противостояние наиболее общих (всеобщих) продуктов (как материальных, так и духовных) производства отдельному индивиду, превращение этих продуктов деятельности людей в социальную силу, господствующую над их волей и сознанием.
Непосредственно власть общественного целого над индивидом обнаруживается и выступает в виде государства, политического строя общества, в виде системы моральных и правовых ограничений, норм общественного поведения и, далее, эстетических, логических и прочих нормативов и критериев. Общественное целое и мистифицируется в "основоположениях" объективного идеализма.
Основы диалектики как метода мышления были изложены в работах Гегеля. И после того, что сделал Гегель, двигаться вперед можно было только в одном направлении - по пути к материализму, к ясному пониманию того факта, что все диалектические схемы и категории, выявленные в мышлении Гегелем, представляют собою отраженные коллективным сознанием человечества универсальные форма и законы развития внешнего, вне и независимо от мышления существующего реального мира. К материалистическому переосмыслению гегелевской диалектики и приступили уже в начале 40-х годов прошлого столетия Маркс и Энгельс, а материалистически переосмысленная диалектика выполнила для них роль логики развития материалистического мировоззрения.
Указанное движение выглядело как прямое продолжение рассуждений Фейербаха. Мыслят не Я, не Разум. Но мыслит и не мозг сам по себе. Мыслит человек с помощью мозга, притом в единстве с природой и контакте с нею. Изъятый из такого единства, он уже не мыслит. Здесь Фейербах и останавливается.
Но мыслит также и не человек в непосредственном единстве с природой, продолжает Маркс. Мыслит лишь человек, находящийся в единстве с обществом, с производящим свою материальную и духовную жизнь общественно-историческим коллективом. Человек, изъятый из сплетения общественных отношений, внутри и посредством которых он осуществляет свой человеческий контакт с природой (т.е. находится в человеческом единстве с ней), мыслит так же мало, как и мозг, изъятый из тела человека.
С природой как таковой люди вообще имеют дело лишь в той мере, в какое она так или иначе вовлечена в процесс общественного труда, превращена в материал, в средство, в условие активной человеческой деятельности. "Вещь в себе" раскрывает свою сущность человеку не при пассивном созерцании, а только лишь при активном воздействии, преобразовании ее. Только практика способна разрешить вопрос, какие черты предмета, данного в созерцании, принадлежат самому предмету природы, а какие привнесены деятельностью человека, т.е. субъектом.
В природе самой по себе, в том числе и в природе человека как биологического существа, идеального нет. Так, форма кувшина, возникающего под руками гончара, не заключалась ранее ни в куске глины, ни в прирожденной анатомо-физиологической организации тела индивида, действующего в качестве гончара.
Идеальное непосредственно существует только как форма (способ, образ) деятельности общественного человека направленной во внешний мир. Идеальное есть особая функция человека как субъекта общественно-трудовой деятельности, совершающейся в формах, созданных предшествующим развитием.
Ясно, что идеальное, т.е. активная общественно-человеческая форма деятельности, непосредственно воплощено в виде нервно-мозговых структур коры мозга, т.е. вполне материально. Но материальное бытие идеального не есть само идеальное, а только форма его выражения в органическом теле индивида. Идеальное само по себе - это общественно-определенная форма жизнедеятельности человека. Пытаться объяснить идеальное из анатомо-физиологических свойств тела мозга такая же нелепая затея, как и попытка объяснить денежную форму продукта труда из физико-химических особенностей золота.
Принципиальное же отличие деятельности человека от деятельности животного состоит именно в том, что ни одна форма этой деятельности, ни одна способность не наследуются вместе с анатомической организацией тела. Все формы деятельности (деятельные способности) передаются здесь только через формы предметов, созданных человеком для человека.
С течением времени изменяются и условия деятельности человека. А это предполагает способность сознательно сопоставлять идеальный образ с реальной действительностью в соответствии с конкретными условиями, новыми общественными потребностями, особенностями материала и т.п. Напротив, если идеальный образ усвоен индивидом лишь формально, как жесткая схема и порядок операций, без понимания его происхождения и связи с реальной (не идеализированной) действительностью, индивид оказывается неспособным относится к такому образу критически, т.е. как к особому, отличному от себя предмету. Здесь не идеальный образ оказывается деятельной функцией индивида, а наоборот, индивид - функцией образа, господствующего над его сознанием и волей как извне заданная формальная схема, как отчужденный образ, как фетиш, как система непререкаемых правил, неизвестно откуда взятых.
Последовательное материалистическое понимание мышления, естественно, кардинальным образом меняет и подход к узловым проблемам логики, в частности к истолкованию природы логических категорий. Индивиду в его созерцании дан не просто и не прямо внешний мир, каков он есть сам по себе, а лишь в процессе его изменения человеком и что, стало быть, как сам созерцающий человек, так и созерцаемый мир суть продукты истории.
Соответственно и формы мышления, категории были поняты не как простые абстракции от неисторически понимаемой чувственности, а прежде всего как отраженные в сознании всеобщие формы чувственно-предметной деятельности общественного человека. Маркс и Энгельс доказали, что логические формы и законы деятельности человека суть следствие (отражение) действительных, ни от какого мышления не зависящих законов предметно-человеческой деятельности - практики во всем ее объеме и развитии.
Поэтому общие законы изменения природы человеком оказываются и общими законами изменения самой природы самой природы, выявляемыми деятельностью человека, а не чуждыми ей предписаниями, диктуемыми извне. Всеобщие законы изменения природы человеком - это и есть всеобщие законы природы, в согласии с которыми человек только и может успешно ее изменять. Будучи осознанными, они выступают как законы разума, как логические законы. Их "специфика" заключается как раз в их универсальности, т.е. в том, что они - законы не только субъективной деятельности (как законы физиологии высшей нервной деятельности или языка) и не только объективной реальности (как законы физики или химии), а законы, одинаково управляющие движением и объективной реальности, и субъективной человеческой жизнедеятельности.
Проблема метода мышления обсуждалась уже в античной философии, которая впервые обратила внимание на взаимозависимость результата и метода познания.
Метод познания - это способ построения и обоснования системы научного знания, совокупность приемов и операций теоретического освоения действительности. Своими генетическими корнями метод научно-теоретического познания восходит к практической деятельности человека, приемы которой должны сообразовываться со свойствами и законами действительности.
Можно выделить два основных метода мышления - диалектический и недиалектический. Диалектически мыслящий (т.е. попросту говоря - умный человек) тем и отличается от недиалектически, однобоко мыслящего (от глупого), что заранее - наедине с собой - взвешивает все "за" и "против", не дожидаясь, пока эти "против" ему не сунет в нос противник. Он заранее учитывает все "против", их цену и вес, и заранее же готовит контраргументы.
Человек же, который старательно и пристально коллекцианирует одни лишь "за", одни лишь подтверждения своему тезису, оказывается очень плохо вооруженным. Его бьют в споре тем вернее, тем неожиданнее, чем более он был слеп к таким фактам, к таким сторонам действительности, которые могут служить (и служат) основанием для прямо противоположного взгляда-тезиса (для антитезиса).


1.2. ТРИ УРОВНЯ МЫШЛЕНИЯ: ДОГМАТИЗМ, СКЕПТИЦИЗМ И ДИАЛЕКТИКА

В своем духовном развитии каждый человек как бы повторяет, "воспроизводит" процесс духовного развития человечества - точно так же, как в своем физическом развитии он успевает за 9 месяцев своего утробного существования пробежать весь путь эволюции органической жизни на Земле - от одноклеточного организма до младенца-человека.
Здесь он проходит все действительно необходимые этапы пути. В своем духовном развитии он, однако, часто застревает на какой-то стадии, давно человечеством пройденной, и так и не добирается до финиша. Это происходит только потому, что педагогический процесс еще не отлажен так же хорошо, как процесс биологического созревания. Только потому, что здесь еще не установилась та "естественная" последовательность формирования "духовных органов", которая обеспечивает педагогический успех. Только потому, что здесь мы часто пытаемся формировать сразу "высшие" этажи духовной организации, не потрудившись заложить прочный фундамент элементарных способностей. Насильно пичкаем человека такой пищей, которую он переварить еще не может, поскольку у него еще не сформированы органы "духовного пищеварения".
Не будучи в силах действительно усвоить определенные знания, т.е. индивидуально воспроизвести их, индивидуально повторить в кратком очерке историю их рождения, ребенок вынужден их "зазубривать", "задалбливать" - бессмысленно заучивать. При такой педагогике и получается, что у него в ходе "усвоения знаний" формируется так называемая "произвольная память", но не формируется ум, мышление, способность суждения. Та самая способность, которая когда-то все эти знания на свет произвела.
Ребенку предлагаются знания - истины - в готовом виде, пригодном лишь к тому, чтобы погрузить их в память, а потом - на экзамене - из этой памяти извлечь в том же самом виде, в каком их туда погрузили.
Такой процесс усвоения знаний не заботится о том, чтобы он был одновременно процессом развития той самой способности, которой эти знания обязаны своим рождением, - способности осмысливать еще не осмысленный, еще не выраженный в школьных понятиях, окружающий нас чувственно созерцаемый мир - объективную реальность во всем богатстве ее красок, переливов, противоположностей и контрастов.
А фактическое богатство живой жизни, еще ребенком не осмысленное, при этом используется лишь как огромная кладовая "наглядных примеров", лишь подтверждающих готовые, бессмысленно заучиваемые им прописи школьных истин.
В итоге человек привыкает видеть в вещах лишь то, что "подтверждает" слова учителя, а на остальное попросту не обращать внимания. И вырастает из него человек, который всю жизнь остается в рамках заученного, а сам ничему у жизни научиться не умеет, не может.
Такой "ум" знаком, вероятно, каждому. Это - педант-догматик, который интересуется лишь тем, что о какой вещи сказали и написали другие люди, и при этом нисколько уже не интересуется самой вещью.
Реальная действительность оказывается скрытой от него плотным занавесом, сотканным из чужих слов, ходячих представлений и "абсолютных понятий", облеченных в "язык науки". Реальный мир - мир реальных вещей, событий, процессов - так и остается для него навсегда "миром вещей в себе", чем-то "потусторонним" для познания, чем-то таким, с чем он даже не соприкасается.
Такой ум (а формируется он очень рано, ибо легко) очень несложен, хотя и любит создавать видимость обратную - видимость невероятно разветвленной эрудиции и глубокомыслия, видимость сложности.
Готовые ответы (формулы, правила, законы) без понимания тех вопросов (т.е. задач, трудностей, проблем, противоречий), ответами на которые они являются,- вот и весь несложный секрет ума догматика.
Вся человеческая наука (все знания, вся культура человечества) есть не что иное, как с трудом обретенный, нащупанный, часто лишь угаданный - и, может быть, не во всем верно и точно - ответ на вопросы. На вопросы перед которыми жизнь (история) когда-то поставила людей, заставив их над собой задуматься. На вопросы, которые с тех пор вновь и вновь встают перед людьми из гущи живой, реальной жизни, а потому понятные и поныне каждому живому человеку.
Эти вопросы бывают самой разной степени сложности, трудности. Наука вообще и возникает там, где перед людьми встают вопросы, не разрешимые донаучными средствами и способами мышления, с помощью простого здравого смысла. Только тут, собственно, и возникает необходимость в специально-научном мышлении, в науке, в исследовании.
Однако сами эти вопросы могут и должны быть сделаны понятными каждому живому человеку прежде, чем ему будет сообщен научный ответ на них. В противном случае наука так и останется для него нагромождением непонятных и непостижимых терминов, таинственных словосочетаний и фраз, которые следует заучивать, зазубривать, задалбливать, не понимая, не осмысливая, не соотнося со своим личным жизненным опытом.
Действительный вопрос всегда вырастает пред людьми в ходе споров, дискуссий - в ситуации, когда "одни говорят так, другие - этак" и каждая сторона приводит в свою пользу фактические доводы, основанные на фактах аргументы. Эта ситуация спора, противоречия, столкновения мнений и есть показатель того, что знание, зафиксированное в общепринятых положениях, оказалось недостаточным для того, чтобы с его помощью можно было понять, уразуметь, осмыслить какой-то новый, еще не осмысленный факт, не предусмотренный готовым знанием случай.
Ум, приученный с детства к действиям по штампу, по готовому рецепту "типового решения" и теряющийся там, где от него потребовалось самостоятельное размышление и решение, потому-то и не любит "противоречий". Он всегда старается их обойти сторонкой, замазывать болтовней, сворачивать опять и опять на рутинные, протоптанные и затоптанные дорожки.
Но поскольку это ему не удается, поскольку противоречие возникает вновь и вновь, несмотря на все старания его замазать с помощью чисто словесных ухищрений, такой ум в конце концов срывается в истерику. Именно там, где как раз и приходится мыслить, осмысливать сам предмет, а не только повторять чужие слова, пусть даже самые правильные.
Диалектическая философия и психология давно установили, что догматизм всегда - рано или поздно - перерождается в бесплодный скепсис, т.е. в полное неверие в силу науки, в ее способность познать законы мироздания, и что скептик - это бывший, разочаровавшийся во всем догматик.
Скептиков ведь никто намеренно не воспитывает. Напротив, со скепсисом (со скептицизмом) всегда борются, всегда его высмеивают, осуждают морально, особенно когда им заражена молодежь. А скептики все-таки появляются - опять и опять. Откуда? Именно из среды догматиков, столкнувшихся лбом с противоречиями живой жизни и в них запутавшихся.
Догматик, не умея диалектически соотносить свои знания с конкретной действительностью, не умеет, естественно, критически относиться к противоположным взглядам, ведь его учили только отвергать их с порога или ругать. А при общении с другим догматиком он видит, что и тут знания получены тем же самым способом, что и его собственные, и точно так же иллюстрируются "фактами", "наглядными примерами".
В итоге он либо легко меняет одни догмы на другие, прямо им противоположные, либо начинает относиться с одинаковым недоверием и к тем и к другим. Пометавшись какое-то время между исключающими друг друга взглядами, он вообще перестает доверять каким бы то ни было "общим истинам", приходит к выводу, что все "относительно", и только "относительно", в зависимости от того, "с какой стороны смотреть". И тогда в его глазах вообще стирается разница между правдой и ложью, между красотой и безобразием, между истиной и ее ловкой имитацией. В философии эта позиция называется релятивизмом, а человек ее исповедующий, и есть скептик.
Скептик только тогда перестает быть скептиком, когда ему удается объяснить и понять, почему один и тот же предмет одному догматику представляется так, а другому прямо наоборот. Тогда он увидит, что спор между двумя абстрактно-догматическими умами бесплоден и бесконечен только потому, что и тот и другой пользуются одним и тем же - недиалектическим - способом осмысления вещи. Тогда он поймет, что надо рассматривать не два готовых (одинаково абстрактных) изображения вещи, а саму вещь, ибо самого главного - объективных противоречий в составе самой вещи - ни в том, ни в другом изображении не нарисовано, что оба изображения как раз от них-то и абстрагировались.
Только тогда перед его взором и встанет сама вещь, а не два одинаково абстрактных (и потому два одинаково ложных) ее изображения. Только тогда перед ним откроется дорога к действительному осмыслению самой вещи, к ее объективному пониманию. В этом и суть диалектики как логики действительно объективного осмысления действительности.
Диалектическое мышление - третья, высшая по сравнению с догматизмом и скептицизмом стадия развития ума и человечества и отдельного человека.
На первый взгляд может показаться, что диалектика есть некое соединение догматизма и скептицизма - знания всех "догм" и скептического недоверия к ним. Это, однако, не так. Догматизм и скепсис - это не "составные части" реального живого ума. Это одинаково мертвые, уродливо искалеченные его обломки, одинаково безжизненные продукты его разложения.
Только в том случае, если знание, с трудом накопленное человечеством, будет усваиваться именно так, как содержательный и умный ответ на мучительные вопросы жизни, как истина, выстраданная человечеством, оно и будет усваиваться не как догма, а как убеждение, которому не страшен никакой скепсис.


II. ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА КАК АДЕКВАТНАЯ ФОРМА
НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ

Теоретик, которому посчастливилось наконец найти конкретное решение затянувшегося спора, объективно вынужден мыслить диалектически. Подлинная логическая необходимость пробивает здесь себе дорогу вопреки сознанию теоретика, вместо того, чтобы осуществляться целенаправленно и свободно. Поэтому оказывается, что крупнейшие теоретики, через мышление которых на деле пролегает столбовая дорога развития науки, как правило, руководствуются все же диалектическими традициями в логике.
Исходя из этого и был сделан вывод, что именно диалектика, и только диалектика, есть действительная логика, в согласии с которой совершается прогресс мышления. Именно она и действует в "точках роста" науки, хотя бы этот факт и не сознавался в полной мере самими представителями науки.
Логика есть теория познания диалектического материализма по той причине, что сами формы деятельности духа (категории и схемы логики) выводятся из исследования истории познания и практики человечества, т.е. из процесса, в ходе которого мыслящий человек (точнее, человечество) познает и преобразует материальный мир. Логика с такой точки зрения и не может быть ничем иным, кроме теории, выясняющей всеобщие схемы развития познания и преобразования материального мира общественным человеком. Будучи отражены в общественном сознании, в духовной культуре человечества, они и выступают в роли активных логических форм работы мышления, а логика представляет собою систематически-теоретическое изображение универсальных схем, форм и законов развития и природы, и общества, и самого мышления.

III. ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ И КАТЕГОРИИ ДИАЛЕКТИКИ
3.1. ПРОБЛЕМА ПРОТИВОРЕЧИЯ В ЛОГИКЕ

Начиная свою статью с таким же названием, Ильенков сразу же оговаривает значение термина "логика". Под ним он имеет ввиду науку о мышлении, науку о формах и закономерностях развития понятий. В то время как имя "логики" нередко фигурирует в титулах книг и статей, посвященных совсем иному предмету - анализу "языка науки" и правил оперирования этим языком в ходе решения некоторых специальных задач.
И это не случайно так как в логике о которой идет речь рассматриваются не специфические формы выражения процесса мышления в языке, а формы самого мышления.
Знака равенства между ними ставить нельзя, т.к. это грозит вырождением логики (как науки, выявляющей объективные - всеобщие и необходимые - законы и формы мышления) в систему чисто субъективных, по произволу устанавливаемых и лишь конвенционально утверждаемых в качестве "всеобщих" - "правил" - правил оперирования со знаками языка.
Было бы ошибкой полагать, что "язык" есть та единственная форма в которой осуществляется мышление. Разве в своих поступках, в актах формирования вещей, в их делании человек не обнаруживает себя как мыслящее существо? Поэтому "логические " формы и законы понимаются не только как схемы операций со словами, но и как схемы действий с вещами, как формы мышления, одинаково хорошо "обнаруживающие" себя и в словах и в делах человеческих. А не только в словах, как до сих пор думают неопозитивисты.
Именно поэтому логика и есть наука о тех формах, в которых мышление осуществляется не только в языке, не только в актах говорения, но и в целенаправленных действиях человека. Притом общественного человека, а не индивида.
Если под "мышлением" (как предметом логики) разуметь только эти чисто формальные операции, проделываемые в стихии языка,- операции "исчисления выссказываний" по образу и подобию математических выкладок,- то, разумеется, противоречие априори приходится расценивать как нечто нетерпимое, недопустимое и запретное. Само собой понятно, что противоречие - и даже простая неоднозначность - в определении и употреблении знаков-символов сразу же лишает формальное исчисление всех его добродетелей и какого бы то ни было смысла, ибо с одинаковой легкостью приводит к "неправильному" выводу.
Знак равенства между формами мышления и формальным исчислением знаков языка можно поставить только при двух допущениях. Первое, мышление в строгом и в "научном" смысле слова вообще имеет дело только с символами и никогда - с объективной реальностью, данной человеку в образах созерцания и представления.
Второе, эти образы созерцания и представления сами, в свою очередь, есть символы, иероглифы (в сознании они представлены в виде однозначных понятий).
В своей до конца додуманной и сознательно принимаемой форме эти две аксиомы-предпосылки и составляют философский фундамент неопозитивистской "логики".
С ними непосредственно связано представление, согласно которому "мышление" вообще имеет дело исключительно уже с выраженными в "языке" фактами, исключительно с уже вербализированными эмпирическими данными и никогда - с фактами, как таковыми, данными человеку в созерцании и представлении, с фактами действительности. Поскольку "научный факт" выступает для этой логики только в виде и образе "протокольного предложения" ("высказывания")... Иначе, мол, о нем мыслить нельзя, невозможно, а можно только "переживать".
Если эти философские аксиомы-предпосылки принимать, то прямое отождествление правил формального вывода с формами (законами) мышления вообще становится естественным и законным.
Для философа, последовательно проводящего неопозитивистскую концепцию "мышления", правило категорического запрещения противоречия высказываний естественно, прежде всего, потому, что он не связывает себя с признанием объективных диалектических противоречий. Для него все просто - в мышлении (в правильном мышлении!) противоречий нет и быть не может, а как обстоит дело в действительности вне мышления - в его устах это означает "вне языка",- этого я знать не могу, не пытаюсь и не собираюсь.
Куда сложнее задача оказывается для того, кто признает объективное существование диалектических противоречий и пытается увязать это признание с недопустимостью противоречий в научном мышлении. Для этого необходимо сформулировать систему правил, при соблюдении которых "объективное-онтологическое" противоречие отражалось бы в мышлении в непротиворечивой форме - "логически непротиворечиво".
"Непротиворечивая форма" понимается часто как запрет, налагаемый на конъюнкцию выссказываний, стоящих друг к другу в отношении логического отрицания. Здесь проблема отражения объективных противоречий в мышлении, в определениях понятия, с ходу подменяется совсем другой проблемой - вопросом о "способе записи", т.е. о форме знаково-символьного выражения этих противоречий в "языке науки".
Поскольку же представление о "языке науки" заранее предполагается скроенным по образу и подобию языка математической логики, то и форма выражения "противоречий" в этом языке также представляется уже наперед заданной.
Исходя из этого, предъявляют к "языку", в котором выражает себя действительное развивающееся мышление, т.е. мышление, остро фиксирующее объективные противоречия и способ их разрешения в действительности, ряд правил-требований, сформулированных для специального "языка" чисто формального исчисления высказываний, для языка, специально приспособленного к нуждам формального вывода одних высказываний из других высказываний.
Удивительно ли, что перед судом этих правил "естественный язык" реального - развивающегося через противоречия - мышления оказывается сплошь неправым и "неправильным"?
А как же иначе, если на "язык", выражающий объективные противоречия развивающейся действительности, накладывают ограничение "языка", специально сконструированного с таким расчетом, чтобы он не мог выражать никаких "противоречий"?
Если рассматривать развивающаяся через противоречия действительность и стремиться построить систему понятий, адекватно отражающих и выражающих эту действительность, то необходимо строго и недвусмысленно и в языке выражать противоречия как противоречия. Так как реальное мышление не есть процедура конструирования "непротиворечивой системы высказываний", и правила, обязательные для последней, для мышления не закон. Ибо мышление имеет своим предметом не знаки и их сочетания, а объективную реальность, и логика мышления диктуется поэтому не логикой знакового выражения, а логикой развития действительности, которая и составляет высший закон для мышления.
Диалектическая логика под "логическими формами" понимает отраженные в общественном сознании людей всеобщие формы развития "бытия", то есть естественно-природной и общественно-исторической действительности. И, понимая так "логические формы", философия диалектического материализма включает сюда прежде всего всю совокупность диалектических категорий - и "качества", и "количества", и "меры", и "сущности", и "явления", и "необходимости", и "случайности", и, разумеется, "противоречия".
Все эти "формы", общие и развитию "бытия", и развитию "мышления", с тем единственным различием, что в процессе мышления эти формы осознаются и сознательно "применяются", а в развитии естественно-природных и части общественно-исторических процессов выступают как формы "слепой", лишенной какого бы то ни было осознания, объективной необходимости.
Это - всеобщие формы развития и природы, и общества, и самого мышления, а не только "мышления", как полагал Гегель и как думают вслед за ним многие, например Ж.П.Сартр, толкующий "противоречие" как специфическую монополию человеческого интеллекта, занятого "утверждениями" и "отрицаниями".
Отражаемое в мышлении объективное противоречие диктует и соответствующую себе форму "записи", и эта форма, как это ни огорчительно для людей, абсолютизирующих правила чисто формального исчисления выссказываний, внешне (т.е. по своему вербальному обличию) абсолютно ничем не отличается от запрещаемой этими правилами "конъюнкции". Таким образом, с чисто формальной точки зрения правильно выраженное в языке диалектическое противоречие ничем от "формально-логического" противоречия не отличается и отлично быть не может.


3.2. АБСТРАКТНОЕ И КОНКРЕТНОЕ

В статье "Диалектика абстрактного и конкретного" Ильенков обращает внимание на то, что эти категории нуждаются в особо тщательном рассмотрении уже по той причине, что с ними связано понимание того "правильного в научном отношении"[1] метода, с помощью которого разработана вся экономическая теория Маркса, вся система ее понятий.
Прежде всего, подчеркивает автор, абстрактное и конкретное нельзя понимать в том значении, которое они обрели в "естественном языке", перейдя из искусственного языка средневековой схоластики. Обыденном языке конкретное понимается чаще всего как чувственно воспринимаемая вещь, наглядно представляемое событие, зрительный образ. Абстрактное же понимается как умственное отвлечение, чувственно непредставимый "объект мысли".
Напротив, абстрактное и конкретное - это типичные логические категории - категории диалектики как логики. Это значит универсальные категории, в которых выражены всеобщие формы развития и природы, и общества, и мышления. Это понятия, в которых запечатлена не специфика мышления по сравнению с действительностью и не специфика действительности по отношению к мышлению, а как раз наоборот - момент единства (тождества) в движении этих противоположностей.
Как категория диалектической логики конкретное представляет собой "единство в многообразии". Конкретное означает здесь вообще "сращенное". Оно может употребляться в качестве определения и отдельной вещи, и целой системы вещей, равно как в качестве определения и понятия, и системы понятий.
То же самое относится и к абстрактному. Здесь это не синоним "умственного отвлечения". Абстрактное определяется как извлеченное, как обособленное, "вынутое", "изъятое" вообще. Безразлично откуда, как и кем, безразлично в какой форме зафиксированное - в виде ли слова, в виде ли наглядного чертежа-схемы или даже в виде единичной вещи вне головы, вне сознания. Наглядный чертеж может быть абстрактнейшим изображением некоторой сложной системы вещей-явлений, некоторого конкретного. Абстрактное понимается как один из ясно очерчивающихся моментов конкретного - как частичное, односторонне не полное (потому всегда по необходимости ущербное) проявление конкретного, отделившееся или отделенное от него, относительно самостоятельное образование.
В качестве примера для рассмотрения абстрактного и конкретного Ильенков приводит экономическую теорию Маркса. Он отмечает, что проблема отношения абстрактного к конкретному ни в коем случае не ставится и не решается у Маркса как проблема отношения "мысленного" к "чувственно воспринимаемому" или "теоретического" и "эмпирическому". Здесь она отчетливо выступает как проблема внутреннего расчленения и объекта исследования, и его образа в мышлении (в виде логически разработанной системы строго очерченных понятий и их определений). Иными словами, и абстрактное, и конкретное здесь непосредственно понимаются как формы движения мысли, воспроизводящей некоторое объективно расчлененное целое.
Эмпирически-номиналистическая логика со своим толкованием абстрактного и конкретного неизбежно спотыкается о диалектику любого действительно научного понятия. Понятие стоимости именно потому и оказалось камнем преткновения для всей классической буржуазной политической экономии, что она в отношении способов мышления, способов образования понятий сознательно ориентировалась на гносеологию Локка. Это приводило к объяснению стоимости как некоей мистической ситуации.
Мистическое покрывало спадает со стоимости только в том случае, если под конкретным начинают понимать не отдельные чувственно воспринимаемые случаи "стоимостей" - отдельные товарные тела, а исторически развившуюся и потому органически расчлененную внутри себя систему товарно-денежных отношений между людьми через вещи, некоторую совокупность общественных отношений производства - данное, исторически определенное "единство в многообразии".
Не множество и не многообразие, а единство многообразия, т.е. единое во всех своих частных и особенных проявлениях целое оказывается, с точки зрения Маркса, объектом деятельности мышления. По этой причине все отдельные ("абстрактные") определения, вырабатываемые путем анализа, с самого начала и до конца понимаются именно как односторонние определения конкретного объекта, выражающие соответственно абстрактные формы существования этого объекта.

Понимая эти категории именно так, отмечает автор, способ познания как восхождение от абстрактного к конкретному, и никак не обратный ему способ, оказывается не только правильным в научном отношении, но и вообще "единственно возможным" способом мышления в науке. Этот способ не сводит сложное к простому, а, наоборот, выводит сложное из простых составляющих его моментов. Иным способом и невозможно воспроизвести в движении понятий, логически реконструировать исторически понимаемое целое, т.е. конкретный предмет анализа.
Этот способ есть единственно адекватный аналог процессу исторически закономерного формирования любой конкретности - процессу ее саморазвития, совершающемуся через развертывание имманентных противоречий, вначале, естественно, неразвернутых, скрытых и потому для эмпирического взора незаметных, неразличимых.
В способе восхождения от абстрактного к конкретному и находят свое диалектическое единство (доведенное до тождества) такие "противоположности", как анализ и синтез, индукция и дедукция - те самые методы, которые логика эмпиризма зафиксировала в их абстрактной противоположности друг к другу и потому превратила в безжизненные и беспомощные схемы.
На первый взгляд может показаться, будто в научном мышлении сначала осуществляется анализ (и индукция), а уж потом начинается стадия синтеза и дедукции - стадия построения "дедуктивной теории" на базе "индуктивных обобщений".
Несколько более глубокий анализ того же самого процесса показывает, что всегда и везде любое самое простенькое индуктивное обобщение предполагает более или менее внятное соображение, на основе которого из безбрежного моря эмпирически данных фактов выделяется тот или иной ограниченный их круг (класс, определенное множество), от которого затем и делается абстрактный сколок, извлекается некоторое общее определение.
Не выделив сколько-нибудь четко определенный и ограниченный круг единичных фактов, никакого обобщения сделать вообще нельзя. Однако круг этот очерчивается на основе некоторого абстрактно-общего соображения только не выраженного в точных терминах, но обязательно скрыто присутствующего как "интуитивно очевидное".
Поэтому движение, которое эмпирику кажется движением от эмпирических фактов к их абстрактному обобщению, на самом деле есть движение от прямо и четко не выраженного абстрактно-общего представления о фактах к терминологически обработанному (и по-прежнему столь же абстрактному) представлению. Происходит переход от ненаучного и донаучного абстрактного представления к его научному выражению.
История любой науки это обстоятельство может продемонстрировать настолько явственно, что задним числом его замечает любой, и самый ограниченный и упрямый эмпирик, сторонник индуктивного метода. Из отобранных на основе "априорной установки" единичных фактов извлекаются путем абстракции "общие признаки", фиксируемые "общим понятием" (а на деле лишь термином, выражающим исходное интуитивное представление).
Логика эмпиризма вообще приспособлена (в качестве науки о знаках, о "знаковых каркасах") к анализу действительности лишь постольку, поскольку эта действительность уже нашла свое выражение в языке. К действительности, какова она есть сама по себе, т.е. до и вне ее языкового выражения, эта логика вообще не знает, как подступиться. Это-де относится уже к ведомству "интуиции", "прагматического интереса", "моральной установки" и тому подобных иррациональных способов приобщения к движению вещей. В итоге "рациональное" оказывается на поверку лишь словесно-знаковым оформлением исходной иррационально-мистической - невесть откуда взявшейся - сферы сознания. Поэтому движение, которое вначале представлялось эмпирику воспарением от чувственно-данного к абстрактному (к "умопостигаемому"), оказывается бесконечным хождением от абстрактного к абстрактному же. Так что схема: сначала индукция, а потом уже дедукция, характерная для гносеологии эмпиризма, - рушится уже в ходе эволюции самого эмпиризма.
Ильенков уделяет логике эмпиризма такое пристальное внимание прежде всего для того, чтобы показать разницу между ею и логикой диалектической. Ибо только поняв разницу (отличие) рассматриваемого предмета от других можно уяснить его суть.
Речь в данном случае идет о научном познании, как способе связи общих представлений о множестве чем-то схожих явлений и представления этого множества явлений как целого (конкретного).
Нельзя отрицать, что абстрактно-общие представления (выделение общего, что имеют между собой единичные вещи и факты) вырабатываются на уровне обыденного языка раньше их научного осмысления. Язык возникает раньше чем наука. Наука при своем рождении уже застает огромное количество разработанных общих и общепринятых терминов, каждый из которых обозначает более или менее четко оформившееся абстрактное представление.
Наука, как таковая, сразу начинает с критического преосмысления всех этих абстрактных представлений, с их методической систематизации, классификации и т.д., т.е. ее заботой с самого начала становится выработка понятий. Понятие (что хорошо понимала всегда рационалистическая философия, как материалистическая, так и идеалистическая) есть нечто большее, нежели просто абстрактно-общее, зафиксированное термином, нежели значение общего термина.
Поэтому уже Гегель четко сформулировал важнейшее положение диалектической логики, согласно которому абстрактная всеобщность (абстрактная одинаковость, тождество) - это форма лишь общего представления, но никак не форма понятия. Нормой понятия Гегель назвал конкретную всеобщность, некоторое логически выраженное единство многих абстрактных определений. Материалистически интерпретируя этот взгляд, Маркс и установил, что только восхождение от абстрактного к конкретному есть специфичный для научно-теоретического мышления способ переработки материалов созерцания и представления в понятия.
Способ восхождения от абстрактного к конкретному позволяет перейти от некритически-эмпирического описания явлений, данных в созерцании, к их критически-теоретическому пониманию - к понятию. Например каждый крестьянин, не читая Рикардо и Смита, знал, что хлеб можно съесть, а можно и обменять, продать. Но в каком отношении друг к другу находятся эти два одинаково абстрактных образа товара? Донаучное сознание в общей форме этим совершенно не интересуется. В противоположность этому, уже первые шаги научного анализа товара в возникающие политической экономии направлены на уяснение той связи, которая существует между различными - и одинаково абстрактными - сторонами, аспектами, значениями понятий "товар", "стоимость" вообще.
Можно сказать, что товар есть, с одной стороны, меновая стоимость, а с другой - потребительная стоимость. Но формула "с одной стороны - с другой стороны" вообще не есть еще формула мышления в понятиях. Здесь всего-навсего поставлены в формальную - грамматическую - связь два по-прежнему абстрактных, т.е. никак, не увязанных между собой, общих представления.
Теоретическое же понимание (понятие) стоимости вообще заключатся в том, что меновая стоимость вещи, фигурирующей на рынке в качестве товара, есть не что иное, как форма выражения ее потребительной стоимости, или, точнее, просто стоимости. Вот это и есть переход "от абстрактного (т.е. двух одинаково абстрактных представлений) к конкретному" (т.е. логически выраженному единству абстрактных представлений - к понятию).
"Товар есть потребительная стоимость, или предмет потребления, и "стоимость". Он обнаруживает эту свою двойственную природу, когда его стоимость получает собственную, отличную от его натуральной, форму проявления, а именно форму меновой стоимости..." (с.70)1
"Другими словами: стоимость товара получает самостоятельное выражение, когда она представлена как "меновая стоимость"". (с.70)2
Нужно заметить, что в книге Э.В.Ильенкова "Философия и культура" (М.:Политиздат, 1991г.) на странице 290 допущена ошибка. Там потребительная и меновая стоимость поменяны местами. Потребительная стоимость отмечена как форма выражения меновой.
Способ восхождения от абстрактного к конкретному - это и есть способ научно-теоретической переработки данных созерцания и представления в понятия, способ движения мысли от одного фактически фиксируемого явления (в его строго абстрактном, определенном выражении) к другому фактически данному явлению (опять же в его строго абстрактном, определенном выражении).
Это ни в коем случае не чисто формальная процедура, совершаемая над готовыми "абстракциями", не "классификация", не "систематизация" и не "дедуктивное выведение" их. Это - осмысление эмпирических данных фактов, явлений, совершающееся последовательно и методически. Ибо понять, т.е. отразить в понятии ту или иную сферу явлений, значит поставить эти явления в надежную связь, проследить объективно необходимые взаимоотношения, взаимозависимости между ними.
Это-то и совершается в восхождении от абстрактного к конкретному - последовательное прослеживание связи частностей ("абстрактных моментов") друг с другом, объективно выделяющихся в составе целого. Это и есть движение от частного к общему - от частного, понимаемого как частичное, неполное, фрагментарное отражение целого, к общему, понимаемого как общая (взаимная) связь сцепление этих частностей в составе конкретно-определенного целого, как совокупность объективно необходимых и объективно синтезированных различных частей.
Необходимой предпосылкой такого движения мысли является непременное осознание - вначале очень общее и нерасчлененное - того целого, в рамках которого аналитически выделяются его абстрактные моменты. Этим логика Маркса - в качестве диалектической логики - принципиально отличается от логики дурного эмпиризма.
Это абстрактно обрисованное целое (а не неопределенное море единичных фактов) "должно постоянно витать в представлении как предпосылка" всех последовательно совершаемых актов анализа (актов выделения и фиксирования в строго определенных понятиях) частей данного целого. В итоге целое, обрисованное вначале лишь контурно, схематично, в общем виде, представляется в сознании как внутренне расчлененное целое, т.е. как конкретно понятое целое, как верно отраженная конкретность.
Анализ при этом совпадает с синтезом, вернее, совершается через него, через свою собственную противоположность, в каждом отдельном акте мышления (осмысливания). Анализ и синтез не протекают изолированно друг от друга, как это всегда получается при односторонне-формальном понимании процесса теоретического мышления ("сначала анализ, а потом синтез", "сначала индукция, а потом уже дедуктивное построение"). Ибо части целого (его абстрактные моменты) выделяются путем анализа именно в той объективно обоснованной последовательности, которая выражает их генетически прослеживаемую связь, их сцепление между собой, т.е. их синтетическое единство, и каждый акт анализа непосредственно представляет собой шаг по пути синтеза - по пути выявления связи между частями целого. Анализ и синтез (как и индукция с дедукцией) не два разных, распадающихся во времени акта, а один и тот же акт мышления в своих внутренне неразрывных аспектах.
В науке дело ведь не обстоит так (хотя такое очень часто и случается), будто мы сначала бездумно аналитически разлагаем целое, а потом стараемся опять собрать исходное целое из этих разрозненных частей; такой способ "анализа" и последующего "синтеза" больше подобает ребенку, ломающему игрушку без надежды снова "сделать, как было", чем теоретику.
Теоретический анализ с самого начала производится с осторожностью - чтобы не разорвать связи между отдельными элементами исследуемого целого, а, как раз наоборот, выявить их, проследить. Неосторожный же анализ (утративший образ целого как свою исходную предпосылку и цель) всегда рискует разрознить предмет на такие составные части, которые для этого целого совершенно не специфичны и из которых поэтому снова собрать целое невозможно, так же как невозможно, разрезав тело на куски, снова склеить их в живое тело.
На "Капитале" это прослеживается очень прозрачно. Стоимость - прибавочная стоимость - прибыль - процент - заработная плата - рента и далее различные формы ренты - это схема последовательного распадения, "разветвления" вначале объективно не расчлененной формы - той формы взаимоотношений между людьми через вещи, в которой все последующие формы находятся как бы в растворе и еще не выкристаллизовались из первично однородной "субстанции".
Нельзя понять - выразить в понятии - существо прибыли, если предварительно не понято существо прибавочной стоимости, а эту последнюю - если отсутствует строго развитое понятие стоимости. В обратном порядке невозможно понять ни того, ни другого.
Понять, т.е. отразить, воспроизвести, внутреннее членение предмета в движении понятий нельзя иным путем, кроме последовательного восхождения от абстрактного к конкретному, от анализа простых, небогатых определениями форм развития исследуемого целого к анализу сложных, производных, генетически вторичных образований.
Этот порядок восхождения диктуется вовсе не особенностями устройства мыслящей головы, или сознания, а единственно тем реальным порядком последовательности, в котором развиваются одна за другой соответствующие формы конкретного объективного целого.

3.3. ЛОГИЧЕСКОЕ И ИСТОРИЧЕСКОЕ

Вопрос об отношении логического к историческому, или, как он сформулирован у Маркса, об отношении научного развития к действительному развитию, был непосредственно связан с необходимостью материалистически обосновать способ восхождения от абстрактного к конкретному. Если теоретическое освоение действительности происходит именно таким способом, то на что должна ориентироваться теория, определяя последовательность этого восхождения, порядок развития понятий, порядок выведения определений, понятий, категорий.
Материалистический подход предполагает, что логическое воспроизведение действительности способом восхождения от абстрактного к конкретному отражает - самой последовательностью своих шагов - реальную историческую последовательность тех фаз, которые проходит во времени изучаемый действительный процесс - процесс рождения, становления, расцвета и умирания конкретного объекта. Для материалиста логическое есть понятое (в понятиях выраженное) историческое, в этом заключается суть их отношения.
Сами по себе "логическое" и "историческое" есть противоположности. И по этой причине Маркс прежде всего и обращает внимание на факт диалектически противоречивого отношения между логическим и историческим, на тот факт, что эти два порядка вовсе не накладываются друг на друга прямо и конгруэнтно и даже, более того, представляются то и дело прямо обратными. В логическом изображении исторический порядок развития нередко как бы перевертывается, выворачивается наизнанку, как и наоборот - история демонстрирует совсем иную последовательность развития, нежели логическое следование категорий.
Маркс подчеркивает, что восхождение от абстрактного к конкретному есть лишь тот способ при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как духовно конкретное и ни в коем случае не есть процесс возникновения самого конкретного. В отличие от Маркса, Гегель понимал реальное как как результат себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из самого себя развивающегося мышления.
Маркс констатирует, что в одних случаях мыслительный и реальный процессы совпадают, а в других нет. Отсюда прямо следует вывод, что теоретик, определяя последовательность логического развития категорий, может и должен вообще ориентироваться не на историю изучаемого предмета, а только в лучшем случае на его "концептуальную историю", на историю его теоретического воспроизведения, на историю той науки, которую он представляет. Ориентиром для теоретика в этом случае выступает не сама по себе история, а лишь история концептуального аппарата, история трансформации системы понятий.
Отличие мыслительного процесса от реального проводится Марксом довольно четко. Отличать их нужно уже хотя бы для того, чтобы их не спутать, чтобы не принять одно за другое - историю понятий в головах предшественников за реальную историю предмета, в этих головах преломляющуюся. Отличие важное, ибо теоретики то и дело рассматривают проблему в сложной форме, прежде чем разрешают ее в элементарной форме, "так же, как историческое развитие всех наук приводит к их действительным исходным пунктам лишь через множество перекрещивающихся и окольных путей. В отличие от других архитекторов, наука не только рисует воздушные замки, но и возводит отдельные жилые этажи здания, прежде чем заложить его фундамент"3.
Но констатации разницы между этими процессами недостаточно, ибо это еще не позволяет рассмотреть проблему соотношения исторического и логического способов познания.
Ильенков на примере марксовой "Критики политической экономии" показывает, что у логического способа целый ряд преимуществ. Во-первых, развитая стадия эмпирически обнаруживает гораздо более остро и отчетливо все те тенденции, которые в более ранний период разглядеть было трудно.
Во-вторых, этот способ дает - в качестве непосредственного результата - критически-теоретическое понимание современных фактов и проблем, в то время как исторический способ теоретически прояснял бы лишь вчерашний день, а понимание современности пришлось бы добывать особо, потом.
Может возникнуть сомнение: насколько справедливо подвергать критике вчерашнего теоретика с его понятиями с точки зрения сегодняшних фактов - фактов, которые тот не видел и не мог иметь ввиду?
Легко опровергнуть, скажем, атомистику Демокрита с помощью данных, полученных на синхрофазатроне города Дубны. Даст ли эта критика хоть что-нибудь для понимания как теории Демокрита, так и строения атома?
Такой упрек логическому способу критики оправдан, если стать в теории познания на точку зрения неопозитивизма, который делает фундаментом своих теоретических построений неопределенное "множество фактов". Тогда действительно возникает вопрос, какое право мы имеем сравнивать обобщения, полученные на основе одних фактов, с какими-то другими фактами, которые этими обобщениями не охватывались и вообще не могли охватываться.
Упрек отпадает, однако, если фундаментальной предпосылкой теоретического построения делается не множество единичных фактов, а нечто конкретное, некоторое целое, данное созерцанию и представлению как развивающаяся "историческая тотальность". В этом случае мы имеем право говорить о том, что теоретики прошлого имели дело с тем же самым целым, только на другой, на низшей фазе его исторической зрелости. В этом случае мы обретаем вполне законное право логически анализировать теорию, созданную десятки, а может быть, и сотни лет назад, критически сопоставляя ее с фактической картиной действительности, созерцаемой нами сегодня. Тогда старая теория, а точнее, ее "рациональное зерно", выверенное временем, может быть включено в более конкретное понимание на правах его абстрактного момента.
Очевидно, что более развитая теория, заключающая в себе более конкретное понимание, оказывается тем самым и более общей - понимание здесь эволюционирует в направлении все более охватывающего (общего) и в то же время все более конкретного отражения одного и того же объекта, в направлении конкретно-всеобщего понимания.
Можно выделить два возможных случая, два варианта отношения логического к историческому.
Первый: реальный объект исследования остается тем же самым в буквальном смысле этого слова, а наука о нем (понимание его) развивается достаточно быстро. Этот случай характерен для естественных наук - для физики, химии, астрономии и т.п. Теория совершает стремительное развитие на фоне неизменного (в рамках тех же сроков) объекта. Здесь применение логического способа критики предшественников оказывается не только справедливым, но и единственно возможным.
Второй: сам по себе объект науки развивается достаточно быстро, так что последовательные стадии его исторической зрелости сменяют одна другую, иногда даже на глазах одного поколения, вследствие чего эволюция науки уже сама по себе отражает эволюцию объекта. Здесь различные стадии развития знания отражают различные же фазы исторической зрелости его предмета, фиксируют крупные исторические сдвиги в его "структуре". Это характерно для общественно-исторических дисциплин. В этом случае отношение логического к историческому выглядит несколько сложнее, нежели в первом. Развивается не только знание, не только система понятий, но и реальный предмет этого знания, исторически конкретное целое. Принципиально дело не меняется. Наука имеет дело с одним и тем же предметом, хотя и на разных ступенях его исторической зрелости. Если это другой предмет, то нужна и другая наука.
Следует отметить, что теория (систематически развитое понимание в отличие от некритически исторического описания) отражает именно всеобщие, инвариантные формы и законы исторического существования своего объекта - те его конкретные формы и законы, которые продолжают характеризовать этот предмет на всем протяжении времени - от "рождения" до его гибели. Эти конкретно-всеобщие, т.е. конкретно-исторические, "параметры" данного объекта и есть, собственно, то, что единственно и интересует теоретическую мысль.
С другой стороны, такие явления (и соответствующие им эмпирические обобщения), которые наблюдаются на ранней ступени исторической зрелости, но бесследно исчезают на более поздних стадиях, уже тем самым доказывают, что они вовсе не принадлежат к числу конкретно-всеобщих моментов существования этого объекта науки. Здесь сам исторический процесс развития предмета существенно облегчает задачу теоретика, поскольку постепенно стирает с облика конкретного те его случайные, исторически преходящие черты, которые лишь загораживают его необходимо-всеобщие "параметры". Здесь акт абстрагирования - акт различения конкретно-всеобщего от чисто случайного и неважного - проделывает за теоретика сам исторический процесс. Высшая стадия исторической зрелости воочию демонстрирует "чистую и незамутненную истину" низших стадий развития.
В строении низших форм намеки на высшее можно уверено разглядеть в том случае, если это высшее уже само по себе известно. В строении низших форм оно загорожено, заслонено и "искажено" настолько, что его там заметить невооруженным взглядом нельзя. Там оно выступает в качестве несущественной, побочной и малозначительной детали, хотя в перспективе как раз оно и заключает в себе - в неразвернутом виде - контуры целого.
При всех тех различиях, которые можно выявить между логическим и историческим - между историей развития мысли и историей развития ее предмета, именно история есть тот первообраз, по которому так или иначе, сознательно или невольно равняется историческое развитие.
Нередко случается, что теоретик приступает к рассмотрению истории предмета, имея исходное представление о нем неисторическое, даже антиисторическое. Таким образом, вопрос об отношении логического к историческому обращается в вопрос, почему и как логический анализ может давать и дает конкретно-историческое понимание сути дела даже в том случае, если история (т.е. "прошлое, лежащее позади исследуемой системы") вообще не рассматривается, а рассматривается только настоящее, сложившееся положение вещей. Не рассматривается потому, что это прошлое либо плохо известно с чисто фактической стороны, либо вовсе недоступно эмпирическому прослеживанию, как, например, в космогонии.
Дело заключается в том, чтобы исторически понять эмпирически данное в настоящий момент положение вещей. А для этого вовсе не обязательно забираться в глубину веков и исследовать в деталях прошлое, тонущее во мраке этой глубины. Скорее наоборот, логически правильное понимание настоящего приоткрывает тайну его рождения, его прошлое. На чем же основывается эта способность логического анализа настоящего давать историческое по существу понимание этого настоящего, а через него - прошлого, т.е. реального генезиса, породившего это настоящее?




ИСПОЛЬЗУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. Ильенков Э.В. Философия и культура. М., Политиздат,1991.
2. Ильенков Э.В. Диалектическая логика. М., Политиздат,1984.
3. К.Маркс "Капитал", Т.1 М.:Политиздат, 1983г.

1 К.Маркс "Капитал", Т.1 М.:Политиздат, 1983г
2 Там же
2[3] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46 Ч.I. С. 37-38.